Маца (Казахстан)

В доме моей бабушки, в прихожей, всегда висел мешок с еврейским хлебом (маца). Раз в год мы пекли несколько десятков мацы. Бабушка шила много красивых сумок для мацы, дополняя украшения из парчи. Она готовила жидкое тесто для хлеба, которое состояло из муки и воды, в больших мисках. Хлеб я пекла целый день в электрической вафельнице. Хлеб принимал форму тонких плоских вафель; они были тверды, как куски дерева. Они издавали звук, когда я их ломала, и если съедала хлеб слишком быстро, то мог заболеть желудок. Хлеб не имел особого вкуса (в нем не было ни соли, ни сахара), но все же вкус его был характерным. Для меня вкус мацы – это вкус моего детства и моей бабушки. Мы отдавали большую часть хлеба соседям в тканевые сумочках, которые сшила моя бабушка. Один большой мешок, полный мацы, висел на стене в нашем коридоре, высоко вдали от домашних животных, и моя бабушка несколько раз говорила мне, что в будущем у меня в доме всегда должен висеть мешок с еврейским хлебом. Когда я однажды спросила ее, почему: она ответила «с ним, ты сможешь пересечь пустыню,  он никогда не портится». В детстве я не понимала, что она имела в виду. Конечно же, я потихоньку опустошала сумку с мацой: разламывать и макать ее в сгущенку было моим любимым лакомством. Позже, в 2020 году, знакомая из Литвы рассказала мне, что ее бабушка храниланаволочку полную подсушенным хлебом, «на всякий случай». Ее бабушка повторяла: «Никогда не знаешь, что будет завтра».

Сухой хлеб был материальным выражением их опыта голода в Советский период. Научив меня печь еврейский хлеб в самом раннем возрасте и на протяжении всего детства, моя бабушка пыталась научить меня выживать и быть всегда готовой к катастрофе. Хлеб, однако, также рассказал мне другую историю. Хлеб был культурным заимствованием, и я не знаю, когда именно она начала печь хлеб и как пекла его до того, как на рынке появились электрические вафельницы. Он также рассказал мне историю культурной утраты. Семья моей бабушки погибла во время голода, и она выросла в детском доме. Ее биография определялась голодом, а еврейский хлеб был средством выживания, которое она пыталась передать мне.

Хотя бабушка не рассказывала мне о голоде тридцатых, историки раскрыли разные сценарии смертилюдей. Они умирали от голода, за что один историк назвал казахскую степь местом смерти. Но мою бабушку также могли съесть ее родители или те, с кем они обменялись детьми в попытке не есть собственных детей. Ее могли съесть волки, численность которых росла в степи. Ее могли продать за немного еды. Она также могла умереть от голода вместе со своей семьей или умереть в детском доме, а могла быть расстреляна советской армией при бегстве в Китай или Россию. Конечно, смерть от болезни была постоянной угрозой. У девочек было больше вероятности умереть, охотнее спасали мальчиков, чем девочек, потому что считалось, что именно мальчики продолжали род.

Я никогда не пекла еврейский хлеб во взрослой жизни, потому что никогда не чувствовала в этом необходимость. Тем не менее, он несет в себе историю жизни моей бабушки и ее желании выжить.

Литература:
Mehmet Volkan, ‘Growing up Soviet in the Periphery: Imagining, Experiencing and Remembering Childhood in Kazakhstan, 1928-1953’. Ph.D. Dissertation, 2020.

Sarah Cameron, The Hungry Steppe. Famine, Violence, and the Making of Soviet Kazakhstan. Ithaca and Cornell: Cornell Unversity Press, 2018

Ботакоз Касымбекова, доцент Базельского Университета, Швейцария.