Поэтический памятник советского постмодернизма (Таджикистан)
Это четверостишие было написано на полях учебника литературы для 10 класса, которым пользовались в школе №14 поселка Шарора Гиссарского района Таджикистана в начале 1990-х годов. Стихотворение можно отнести к 1980-1990-м годам: тогда по всему СССР был широко распространен вандализм в отношении школьных учебников, парт и других видов имущества. Позднесоветский вандализм был вписан в более широкий западный контекст городских субкультур сопротивления, таких как граффити и уличные перформансы, а также в контекст таких советских культурных явлений, как стёб и чернуха – чёрный юмор и сарказм, направленные против общепринятых социальных норм. Это стихотворение, скорее всего, было создано в годы перестройки, когда население уже почувствовало либерализацию, а институт начального и среднего школьного образования оставался довольно консервативным и продолжал пропагандировать почитание высокой культуры и коммунистических форм участия в общественной жизни (их олицетворением были октябрята и пионерские организации). Еще важнее тот факт, что стихотворение является своеобразным ответом на советскую образовательную политику применительно к преподаванию языка. В 1989 году таджикский язык был провозглашен государственным и стал активнее использоваться в культурной и политической жизни республики. Однако, еще задолго до этого он также стал обязательным предметом для русскоязычных школьников в Таджикской ССР. В то же время русский язык был обязательным предметом для всех нерусских школьников республики: таджиков, узбеков и киргизов. Знакомясь с неродными языками, школьники создали богатый репертуар ироничных, высмеивающих их шуток, акцентов, забавных песенок. Хотя большая часть такого творчества передавалась из уст в уста, кое-что можно было найти и на полях учебников.
В Советском Союзе школьные учебники выдавались ученикам из библиотеки бесплатно в начале каждого года. Каждый комплект учебников охватывал всю школьную программу на данный год. За тем, как дети обращались с учебниками, смотрели сквозь пальцы, и, как правило, если к концу года обложка была целой, а сама книга выглядела целой, школьников не наказывали за порчу учебников или надписи в них. К тому же, установить виновников было практически невозможно: поскольку учебники передавались из класса в класс без проверки, ученики, естественно, обвинили бы во всех грехах своих неизвестных предшественников. В результате по всему Советскому Союзу вандализму подверглись тысячи школьных учебников, а также стены в туалетах, двери и парты. Говоря о причинах школьного вандализма, его можно было бы интерпретировать как часть более широкого процесса – упадка советской цивилизации, который проявлялся во враждебном отношении к советским общественным местам.
Шароринская школа № 14, где было найдено это стихотворение, была основана в 1930-х годах и названа в честь советского военачальника и государственного деятеля Григория Котовского. Сначала, преподавание в ней велось на русском и кыргызском языках, чтобы охватить основные группы населения Шароры. В 1973 году школа переехала в новое, гораздо более просторное здание, рассчитанное на более чем 1000 учеников и 100 учителей и сотрудников. Языками преподавания стали русский, таджикский и кыргызский.
Об анонимном авторе приведенного выше текста ничего не известно. Но школьники расценили его творение как маленький шедевр стёба – особого циничного художественного направления позднего социализма, созвучного западному постмодернистскому искусству.
Другие учебники, найденные в Шароре (см. изображения ниже), тоже нещадно портились: их «украшали» непристойными и гротескными карикатурами, рисунками поверх портретов исторических личностей и изображений различных сцен, буквы и слова переставляли так, что бы получалась нецензурная брань, и т.д., и т.п. Когда учебники переходили от одного ученика к другому, дети с большим интересом изучали то, что было подрисовано в книге, чем то, что было в ней напечатано. Они добавляли новые рисунки и таким образом создавали ничем не оформленное текстуальное сообщество, некую школу переписки.
Это стихотворение поразило меня не столько как пример порчи учебника, сколько как поэтический жест, отражающий амбивалентное отношение к русской культуре в Центральной Азии, оно свидетельствует одновременно о принятии и отторжении, цинизме и надежде. За основу были взяты первые, самые узнаваемые строки поэмы Николая Некрасова «Крестьянские дети», которым был придан квази-ориентальный тон. Результат этого упражнения читается столь естественно, что многие школьники легко спутали бы его с оригинальным четверостишием.
Это стихотворение можно рассматривать и как памятник транснационализму, который стал одной из самых ярких черт советского режима и принимал множество форм, включая интернационализм как многообразие народов внутри отдельной республики, дружбу между союзными республиками, этническую двойственность в результате межэтнических браков и внутренней миграции и многие другие до сих пор не изученные формы. Одну из таких форм можно назвать креолизацию или этническое, религиозно-конфессиональное и языковое смешивание, при котором однозначно идентифицировать субъект становится практически невозможно. Креолизация – это способ существования и форма взаимодействия поверх культурных и языковых барьеров.
Я хотел бы представить этот небольшой и в ином контекст казавшийся бы незначительным текст как артефакт языковой креолизации в Центральной Азии и реакцию сельской молодежи Таджикистана на русскоязычную культуру. Я воспринял это стихотворение не только как выражение культурной инаковости, но и как присвоение русского языка и неосознанное политическое заявление: изменилось ли что-либо для крестьянских детей со времен Некрасова?
Фарух Кузиев, Исторический факультет, Центрально-Европейский университет